[ предыдущая статья ] [ следующая статья ] [ содержание ] [ "Санкт-Петербургские Ведомости" ] [ поиск ] Санкт-Петербургские Ведомости No 25(1699), 10 февраля 1998

Хлеб вертухая
Впервые он пришел ко мне три года назад. Представился: "Я тот, кого вы называете вертухаем". Я принялся извиняться и объяснять, что это вовсе не я так называю тюремную охрану, это всего лишь модный журналистский выверт, свидетельствующий, что автор якобы хорошо разбирается в лагерной терминологии. Но он сказал, что не обижается: "Нас еще и не так называют".

Порассказал он мне много всего. И я испросил у него разрешения на публикацию этих устных рассказов.

Леонид ШАРОВ Путь в зону Если я скажу, что мечтал стать вертухаем в розовом своем детстве, то никто мне не поверит. И правильно сделает. Кто же хочет копаться в дерьме и дышать им же? Однако проходит время...

Вертухаем я стал так. Родом из Белоруссии, из небольшого городка.

Отслужил армию. Вернулся. Надо было устраиваться на работу, а специальности у меня никакой. Да и городишко наш мне сделался горше редьки; мне участковый и посоветовал, самое милое, дескать, для меня _ идти в ментовское училище. Я и пошел...

Учился хорошо. Ходил в отличниках. И кто его знает, может, и стал бы со временем опером, карьеру бы сделал. Но случилась у нас в общаге пьянка, плавно перешедшая во взаимный мордобой. О чем и было в нужном ракурсе доложено начальству наверх. Отписав и доложив, отыграли немного назад: поезжай-ка ты, брат, в зону, послужи там...

Приехал я на место, и взяла меня тоска смертельная. Получалось, что сам себя посадил. На много верст вокруг _ леса. Посередине поселок. Строили его еще при Сталине: избы, в избах печки, за избами хилые огороды.

А в зоне все остальное: бараки, столовая, баня, пекарня, административный корпус, вышки. На вышках солдаты. В бараках зеки. И я тудасюда болтаюсь. Вот уж скоро десять лет...

Моя ненависть Для того чтобы работать в зоне, надо ненавидеть зеков, да и вообще всех людей. Говорю, конечно, за себя и о себе. Но, поверьте, я в зоне и около нее добрых людей никогда не встречал...

Я много думал об этом... И поверьте, когда ты начинаешь понимать смысл своей ненависти, то жить становится проще. Ненависть, как бы это сказать, становится профессией. Овладел ненавистью _ состоялся как вертухай...

За последние годы о зеках всего столько написано, сказано, снято... Журналисты с удовольствием копаются в их душах. Даже смертники начинают казаться ангелочками. Я их повидал _ ангелочков-то. Отношение мое к этой публике сложилось быстро и однозначно. Сначала стал свидетелем дикого случая, когда один мордоворот изнасиловал собственную мать, которая приехала к нему повидаться. Отлежалась она у нас в больничке, потом отправили ее восвояси _ будто и не было ничего. Ни она не стала писать заявление, ни администрация колонии по этому поводу шарахаться. Такие события здесь _ в порядке вещей.

Сидел у нас человек по кличке Нинок. Тихий такой. Почти бессловесный. Работал в сапожной мастерской _ вполне теплое местечко в зоне.

И вот в мою смену зовут меня в мастерскую, говорят: Нинок там пьяный сидит. Иду. Нинок и впрямь близок к остекленению. Раз об этом знаю не только я один, то надо принимать меры. То есть брать Нинка под руки, волочь в шизо, писать рапорт... "Вставай, _ говорю я ему, _ пойдем". И легкомысленно отворачиваюсь. А Нинок в это время хватает топор и бьет им меня сзади. На мое, да и на его счастье сержант из роты охраны, который и должен был сопроводить Нинка в кутузку, успел подставить руку. Но по черепу он меня обухом задел, содрал кожу, острие же пришлось в плечо, но не с той силой и тоже вскользь.

Я наивно думал, что за это Нинок загремит в суд, а из суда на новый срок. Не тут-то было. Инцидент был признан начальством как обоюдная драка: и тот, стало быть, виноват, и этот. "Как же так? _ возмущаюсь. _ Он же меня убить был готов. А я все ж таки не зек, я _ гражданин начальник". Мне велели заткнуться.

Бега Бегут? А то как же! И чаще, чем принято считать. Зона, как я уже сказал, не тюрьма. Уж коли из тюрем умудряются бежать, то в зоне для этого возможностей куда больше. Отсюда уйти намного проще. Каким бы ни был конвой бдительным и свирепым, за всеми не уследишь. Другое дело, что оказывается беглец в лесу, в местах нехоженых, ему незнакомых: куда бежать?

Бегут отнюдь не Шварценеггеры; к тому же есть верная примета: раз начал зек качать мускулатуру и заниматься спортом _ большой шанс, что он готовится в побег. За ним начинают следить. А в случае чего _ закрывают для профилактики в шизо, через десять суток он там набранную форму теряет напрочь. Обычному же человеку пройти триста километров отнюдь не подмосковным лесом, в котором, кстати, хватает волков и попадаются медведи, практически невозможно. Даже летом. О зиме вообще говорить не приходится. Это самоубийство.

Теперь о хитростях... Только не зековских, а наших начальников.

Всобачить зеку побег _ дело нехитрое. Но побег _ полновесное ЧП. Это шум-гам на все управление как минимум. Надо информировать Москву. Короче _ неприятности обеспечены. Поэтому никто о побеге сообщать не спешит. Вот почему поймать беглеца должны именно мы _ не другие.

Поэтому пойманному беглецу вменяется достаточно безобидное "оставление места лишения свободы..." Ну "заблудился по дурости". Вот и вся проблема. Зеку такая постановка вопроса еще как выгодна. Так бы ему намотали новый срок. Вместо срока он получит сугубо дисциплинарное взыскание _ отсидит свое в шизо. Отдохнет после "турпохода" и залижет синяки, на которые мы не поскупились.

...Только побеги _ это не актуально. Куда интереснее другое.

Исчезновения Допустим, сидит человек. И вдруг его нету. Где? _ спрашиваю. Где надо, отвечают, если отвечают вообще... И вправду: с какой стати устраивать опасный побег, ежели есть деньги: нынче в наших зонах деньги решают все. Знаю один случай... Осудили в Москве убийцу на четырнадцать лет. (Убийство он совершил гнусное: задушил и сжег любовницу, да еще взял с трупа ключи от квартиры и квартиру эту на следующий день ограбил.) Отправили его сидеть. И вот однажды идет судивший его судья по улице. А навстречу ему этот самый убийца. Судья подумал сперва, что обознался. Ан нет... Рядом с убийцей шли его мать и отец: судья их личности хорошо запомнил во время долгого процесса... Кинулся выяснять.

Нет, приговор никто не менял. Досрочное освобождение по таким делам не полагается. Помилование возможно только после того, как преступник отсидит не менее двух третей назначенного ему срока. Потом появилась информация, что семья этого злодея продала одну из двух доставшихся ей после приватизации квартир. За пятьдесят тысяч долларов. Надо полагать, что эти деньги и пошли в уплату за свободу.

ГУЛАГ коммерческий Братва в зоне живет _ дай бог каждому. Около авторитетов кормится некоторое число зеков. Из тех, кто может оказать им какую-либо услугу; прочим приходится туго.

Есть у нас в зоне и свой "смотрящий", который руководит колонией от братвы и регулярно докладывает о своих делах в Вятку. Из Вятки и из других мест в соответствии с решениями общака приходит "грев"... В том числе и наркота.

Я, например, могу поймать какого-нибудь зека и найти у него дурь... Это пожалуйста. Это мои дела... Но что я могу предпринять, когда средь бела дня, в открытую, въезжает на территорию зоны "джип-чероки" _ и как он только на трассе не загнулся? И набит этот джип под самую завязку. И никого к нему не допускают, крутится около него начальство. Ясно: грев привезли. Половину _ гражданам начальникам. Тем, у кого звезды покрупнее. И денег привезли мешок: с учетом инфляции.

Нынче все места лишения свободы сделались коммерческими предприятиями. По сути, речь идет о том, что руководство за определенное вознаграждение обеспечивает богатым "криминалам" весьма комфортабельную жизнь в неволе. Можно все. В тюрьме _ отдельную камеру, в зоне _ комнату, а то и коттедж. Одеваться можно как угодно, хоть во фрак. Выпивка, наркотики _ в полном ассортименте. Нужны женщины _ приведут. Не понравятся _ добудут других. Телефон _ извольте. Надо повидаться с подельниками или еще с кем из братвы _ пожалуйста, только плати. Понятно: это риск. Но точно рассчитанный, измеренный валютой.

Между молотом и наковальней Не так давно я окончательно убедился, что для нынешнего государства все равно: что мотающий срок преступник, что несущий рядом с ним службу охранник.

Магазин, который имеется в нашем поселке, перестал нас отоваривать. Возмущаться было не к чему: нельзя же вечно отпускать продукты в долг. А платить за них нам давно нечем. Правда, предложили взять пайки, только мы не взяли _ отказались. Не из гордости. Какая там гордость! Детей бы чем накормить. Но в пайках _ ни мяса, ни рыбы; старая крупа да рис. Картошки и той нет. Мы и так сидим на рисовой каше, которую варим в воде. А как без хлеба-то? В зоне, между тем, есть небольшая пекарня. Но она обслуживает только заключенных. Так что с чемчем, а с хлебом у них все в порядке.

Вижу: идет зек. Несет буханку черного хлеба. Буханка только что из печки _ теплая еще и мягкая. Плохо мне стало. Помрачение в мозгах произошло.

_ Эй, _ окликаю зека, _ подойди!

Зеку делать нечего. Не подойти нельзя. Идет. На ходу себя осматривает: думает, может, чего у него с одежонкой не то. Может, он еще про что думает, может, у него в подкладке дурь зашита или грелка с водкой между ног болтается. Но мне все это не интересно. Я вижу хлеб. Я его запах ощущаю. А дома у меня ни крошки. Ни сухарика какого завалящего.

Ни печеньица.

Подходит. Начинает представляться. Я его перебиваю: _ Слушай, ты уж извини, конечно... Не одолжишь полбуханки?

Понимаете: не продай, я ему говорю, а именно _ одолжи. Денег-то нет. Только дома в заначке _ на самый уж черный день.

_ Да бери хоть всю, _ отвечает зек.

Не могу сказать, что этот хлеб не полез мне в горло. Еще как полез...

Но сколько же можно терпеть! В Воронежской области охранник, отец троих детей, всю жизнь проживший в какой-то металлической халупе, всю жизнь стерегущий зону, в отчаянии от всех бед, что свалились и на нас, вспорол себе живот. У мужика, понятное дело, сдали нервы. Но я, к примеру, вешаться не собираюсь. У меня семья, ребенок. Я их один на один с государством и беспролазной нуждой оставить не могу.

Но я уйду, другие уйдут, третьи сопьются. А неровен час _ помрут с голоду. И что? Не хочу никого обидеть, но коли забастуем мы, вертухаи, то шахтерские забастовки покажутся всем милыми детскими утренниками.

Я хочу, чтобы читатель понял одну простую вещь. Между ним, читателем, и зеками не колючая проволока, которой, кстати, теперь нет. Не запретка. Не тюремные стены. Мы! Те, кого называют вертухаями, охранниками, стражей. Вы можете презирать нас и нашу работу, вы можете не подавать нам руки. Но повторю: это только на телеэкране, на газетных страницах зеки кажутся безобидными паиньками...

Николай ВЕРТОВ