[ предыдущая статья ] [ следующая статья ] [ содержание ] [ "Санкт-Петербургские Ведомости" ] [ поиск ] Санкт-Петербургские Ведомости No 44(2434), 13 марта 2001

"В Петербурге мне хорошо..."
А было время, когда Максим ШОСТАКОВИЧ защищал от "врагов" своего отца _ величайшего композитора ХХ века _ с рогаткой в руках, сидя возле дома на дереве.

Сын величайшего композитора ХХ века и сам знаменитый сегодня музыкант вовсе не похож на обычно чопорных представителей такой редкой и "аристократической" профессии, как дирижер. Его трудно было отличить в толпе музыкантов Афинского государственного симфонического оркестра, с которыми он здесь выступал. С бородой, типично русским усталым лицом он, скорее, напоминает обыкновенного питерского интеллигента, каких сотни тысяч в городе на Неве. Однако зовут его Максим Дмитриевич Шостакович. А такую фамилию хорошо знают во всем мире.

_ Кстати, Максим Дмитриевич, а почему вы с бородой?

_ Это получилось случайно. Как-то отпустил бороду, потом хотел сбрить, а дети вдруг стали просить: "Папа, не трогай бороду!" Так и оставил... Согласно православным традициям.

_ Наверное, не просто носить такую громкую фамилию?

_ Конечно, это огромная ответственность. Но если в музыкальном мире вы хотите сказать свое слово, то вы должны с этим справиться. Иначе не имело бы смысла заниматься тем, чем я занимаюсь. Ведь для меня все это близко.

Впрочем, отец для меня не умер. Когда я слышу его музыку _ это как будто отец стоит рядом со мной и разговаривает. Знать Шостаковича, знать как он выражал себя и в жизни, и в музыке _ богатство, мимо которого я не имею права пройти и обязан довести все это до слушателя.

Огорчить отца было для меня в детстве величайшим проступком. Когда мы, дети, делали что-то не так, на его лице появлялась такая печаль... Помню, я таскал домой всякие железки, любил технику, что-то мастерил. А отец был против того, чтобы я выторговывал свои железки у приятелей. Потом позвал меня в свой кабинет и заставил подписать "договор" о том, что я этого делать больше не буду. А когда я его нарушил, то показал мне эту бумагу. Мне было очень стыдно.

_ В жизни Дмитрия Шостаковича и всей вашей семьи было, наверное, немало драматических событий?

_ Да, в жизни отца случалось разное, были и большие трудности, когда его ни за что осуждали, яростно ругали. Конечно, это отражалось и на семье, все мы страдали и сопереживали. Мы понимали, что происходит великая несправедливость и что эта несправедливость заключена в самих корнях строя.

В 1948 году про него каждый день писали в газетах всякие гадости, даже кидали нам камни в окна. Какие-то люди кричали с улицы: "Формалист!" "Ты чего там сидишь и пишешь?" Грубо так, на "ты". А я, маленький, залезал возле дома на дерево _ дощечка там была такая прибита, на которой я сидел, _ и защищал оттуда отца с рогаткой в руках от этих хулиганов. В прошлом году я ездил в Комарово, и там эта дощечка на развилке сосны все еще была на прежнем месте...

_ Как ваш отец реагировал на нападки и гонения?

_ Для него это не было неожиданностью. Так уже было с его оперой "Леди Макбет Мценского уезда" еще в 1932 году. Он отлично понимал, что ничего хорошего от тех, кому дали право его судить, ожидать нечего.

Мы, конечно, в те времена тоже все понимали. Помните, кто-то, шутя, переделал тогда песню Баснера: "С чего начинается Родина? С картинки в твоем букваре. Того, что сказали родители, нельзя повторять во дворе..."

_ То есть иллюзий не было?

_ Да, говорить об этом было нельзя, но мы, дети, все знали и все понимали. Никаких иллюзий на этот счет у нас не было. Тем более их не было у отца. У него всегда был готов чемоданчик, где лежали мыло, зубная щетка и другие необходимые вещи на тот случай, если за ним придут. Это уже уходит из памяти, у нас уже другая страна, другое общество.

_ Вы стали музыкантом "по наследству"?

_ Да, конечно. Помню однажды, когда мне было шесть лет, отец меня взял на репетицию Мравинского, его "Восьмой симфонии". Мравинский дирижировал так, что это произвело на меня огромное впечатление и именно с тех пор я решил стать дирижером. Конечно, меня и мою сестру сначала начинали учить играть на рояле. Но решение стать именно дирижером пришло тогда, когда я увидел Мравинского.

Потом я закончил Центральную музыкальную школу, поступил в Консерваторию на фортепьянный факультет, где я окончил класс профессора Якова Владимировича Флиера, который мне много дал и как дирижер. Потому что он так объяснял музыку, как это делает дирижер на репетиции оркестра. Это был великий музыкант. Потом я стал совмещать занятия, окончил фортепьянный и дирижерский факультеты. Учился у замечательных музыкантов: начинал у Александра Гаука, а кончал у Геннадия Рожденственского, занимался также и у Николая Семеновича Рабиновича.

_ А как вы оказались за границей?

_ Это было в ужасные времена застоя. Казалось, что это навечно, никогда не кончится эта несвобода, эта жизнь "по лжи". Замечательный бард Бачурин тогда написал: "Хороша эта местность, но, видать по всему, здесь душе моей тесно и противно уму".

Работал я в самом номенклатурном месте _ на Гостелерадио, где числится главным дирижером. И вот как-то пришло решение покинуть все это... Нет, меня не выгнали, я сам остался на Западе, чего не сделал мой отец. Почему не сделал? Думаю, что это объясняют стихи Ахматовой из ее "Реквиема": "Нет, и не под чуждым небосводом и не под защитой чуждых крыл, я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был".

А я уехал в 1981 году. Поехал на гастроли вместе с оркестром в Западную Германию _ там и остался, а потом переехал в США. Мы жили под Нью-Йорком в местечке Рейтинг. В те годы я объездил весь мир с разными оркестрами. А потом мы перебрались поближе к русскому монастырю, туда, где жили многие русские.

_ А почему вы вернулись? Многие оказавшиеся на Западе деятели культуры вовсе не спешат возвращаться в "новую Россию"...

_ Потому что, когда можно и возможно, то нужно жить на Родине. А другая причина нашего возвращения _ дети, мы хотели, чтобы они были русскими. Все они _ музыканты. Старший _ Дмитрий, ему уже 40 лет, живет в Париже, а Маша и Максимка _ с нами в Петербурге и еще только учатся музыке. Маше 9 лет, но она уже играла в Большом зале петербургской Филармонии и даже сама начала сочинять музыку.

_ Что для вас самое главное в жизни?

_ Главное? Попытаться сделать что-то, чтобы видеть свой народ счастливым. Ведь я очень остро переживаю все то, что происходит с моей страной. Наша семья на свои средства организовала и содержит в Петербурге при церкви Святой Екатерины детскую благотворительную школу, которой занимается моя жена. Там детей учат музыке, рисованию, танцам, общеобразовательным предметам. Изучают Закон божий, это школа с православным уклоном. В ней учатся и мои дети.

_ Что значит для вас лично Петербург? Какой он для вас: таинственный город белых ночей Достоевского или же гордый пушкинский град Петров, имперский город "Медного всадника"?

_ Нет, у меня свой Петербург. Для меня этот город всегда связан с ощущением счастья. В детстве, когда мы переехали в Москву, то ездили в Ленинград на каникулах. Это и было тогда для меня _ радость, каникулы.

И такое ощущение осталось на всю жизнь.

Петербург _ это еще и город моего отца, я сам в нем родился, здесь есть Филармония им. Шостаковича. А сейчас я живу совсем рядом с той квартирой, где раньше жил отец. Он сам всегда мечтал вернуться в Петербург. Это была его несбывшаяся мечта, но ее теперь осуществил я.

Я себя чувствую в Петербурге на месте, мне хорошо с моими детьми, здесь наша школа, наши петербургские церкви. Для нас все это очень важно. Сейчас трудное время и людям трудно. Если ты чем-то можешь им помочь, то ты должен быть здесь, с ними. Ведь той безысходности, которая была тогда, когда я уезжал, сейчас в России уже нет. В Петербурге тоже многое меняется, обновляется. Сейчас есть надежда, и эта надежда напрямую связана с духовным возрождением России.

Владимир МАЛЫШЕВ,наш собкор Афины